Букашка Мартинес и мышонок Перес

Антонио Аррайс (1903-1962)
Венесуэльский поэт и прозаик.
Отрывок из сборника "Дядюшка Ягуар и Дядюшка Кролик".

...

‒ Выходи за меня замуж, ‒ предложил ей Бык.

‒ А что ты мне дашь? – спросила его Букашка.

‒ Я дам тебе власть. Если ты выйдешь за меня, мир будет лежать у твоих ног. Одно лишь твое слово будет приводить всех в трепет, все будут спешить угодить тебе. Я сказал «от одного слова»? Тебе даже не надо будет выражать твои желания словами. Любая прихоть, мелкий каприз в выдыхаемом тобой воздухе будет как звон в колокола, что тормошит ленивых, будит спящих и даже воскрешает мертвых. Самые переменчивые и пылкие фантазии превратятся в восхитительную реальность, о которой можно только мечтать. Ты будешь внушать животным страх и повиновение. Твоя жизнь станет тропой, усеянной подарками и подношениями, вселенная встанет перед тобой на колени, благоговея перед избранницей могущественного Быка.

‒ Ох, Бык, я тебя боюсь! – воскликнула Букашка.

‒ Твоя жизнь станет тропой, усеянной подарками и подношениями, но подарки будут сладки, а подношения – хрупки, – вмешался Вьюрок. – Я дам тебе поэзию. Невидимые оркестры будут переливаться чудесными мелодиями, неосязаемый ветерок донесет незнакомую пленительную музыку, дождь стихов и лепестков омоет твое лицо, а фонтан мадригалов и печальных песен будет мягко и жалобно бить у твоих ног.

‒ Ох, Вьюрок, как это банально! – ответила Букашка.

‒ Вот моя победоносная шпага, – сказал Петух. – Она прошла через тысячи ужасных битв. Она, как буря, обрушивалась на бесчисленные армии, которые в ужасе разбегались при виде ее блеска. С ее помощью я грабил и убивал жителей больших городов, столиц обширных империй, уничтожал последние бастионы отчаянного сопротивления. Эта шпага все еще пульсирует от крови моих жертв. Возьми ее! Она твоя! Я кладу ее к твоим ногам в знак поклонения. Прими ее, ты будешь супругой всепобеждающего Петуха. Я дам тебе славу.

Надо отметить, что он был великолепен в своем красном мундире, золотом плаще и с каскадом перьев на шлеме, но Букашка ответила ему:

‒ Ох, Петух, ты мне неприятен!

‒ Я дам тебе почести: изволь принять их, – заговорил доктор Осел. – Вместе мы достигнем вершин почета, откуда едва видна пена жалких потуг барахтающейся внизу невежественной толпы. До нас не долетят брызги ни бедности, ни тупости. Священный занавес славы укроет нашу жизнь как величественный балдахин, и мы с тобой вместе взойдем на трон бессмертия.

‒ Ох, Осел, как это должно быть скучно!

‒ Я дам тебе любовь, я есть сама любовь и только любовь, - заявил Козел. – Подойди, дай мне руку. Объединимся! Мы будем любить друг друга везде, где только может расцветать любовь. Мы будем наслаждаться ею в лесной тени и на бархате луга, на золотом песке пляжа, у подножия округлых холмов, среди которых резвится ветерок, благоухающий корицей и душистым перцем. Моя любовь горяча и безгранична, как поцелуй, в котором воплотилась бесконечность.

‒ Ох, Козел, я тебе не верю!

Кот предложил ей знатность своего рода, Пес ‒ верность и привязанность, Навозный жук – совершенство строительных технологий, Трупиал* – гармонию искусства, Гусь обещал ей спокойную бюргерскую жизнь, Конь – ежедневный спорт и волнения, Дождевой червяк хотел убедить Букашку объединить капиталы и, поженившись, стать самыми богатыми животными в мире, а Крапивник предложил ей свою бедность и хлеб с луком впридачу.

‒ Ох, нет, нет! Не могу решиться, ‒ бормотала Букашка.

Она опять чуть не расплакалась.

Мышонок Перес ничего ей не предлагал. Он тихонько стоял в стороне, глядя на Букашку и не шевелил даже кончиком хвоста, а в нежном взгляде его черных глаз таилась покорная тоска.

‒ А ты, Мышонок Перес, ничего мне не предложишь?

‒ Ничего, Букашка, – вздохнул тот. – Что я могу тебе предложить? Подобно чудесному сну было бы для меня жениться на тебе и каждый день, каждый час, каждое мгновение молча любоваться тобой, как сейчас. Как ты прекрасна, Букашка Мартинес! Волшебный сон – видеть, что твоя жизнь переплетается с моей, как розовый куст оплетает стену дома, слышать вечер за вечером, утро за утром, когда по небу плывут розоватые облака или когда мерцают звезды, или когда последние лучики солнца сверкают, скользя по сонной земле – твой мелодичный смех, веселые крики и наблюдать твои манеры, как у школьницы. Тогда я мог бы наклониться к твоим глазкам и следить с нежным благоговением за тем, чтобы они потихоньку закрылись, а утром, когда ты проснешься, все еще ожидать со смущенным ликованием в сердце минуты, когда я увижу мое собственное отражение, оставшееся с вечера в твоих зрачках.

Он замолк на мгновение, а потом добавил еще более грустным голосом.

‒ Это было бы невыразимо прекрасно, но... Что об этом говорить? Я видел, как ты отвергла Быка, который предлагал тебе власть, Вьюрка с его поэзией, Петуха, Осла, Козла. Как же я осмелюсь подойти к тебе?

Сердечко Букашки Мартинес забилось быстро-быстро.

‒ Мышонок Перес, я выйду за тебя замуж, ‒ вдруг объявила она.

Вот так обручились Букашка Мартинес и Мышонок Перес.

Незамедлительно начались приготовления к свадьбе. Праздник нужно было устроить роскошный, соответствующий важности события. У Сеньоры Крысы дел было невпроворот. Она бросилась лихорадочно прибирать в доме, мыть полы, натирать до блеска мебель, раскладывать повсюду ковры и украшать каждый уголок. Помимо этого, она сделала огромный торт с семнадцатью розовыми свечками, которые Букашка должна была задуть с первой попытки.

‒ Это принесет удачу, ‒ уверяла Крыса. – Муж никогда тебе не изменит.

Курица принесла в подарок варенье из папайи. Сорока прислала какие-то безвкусные пирожные, утверждая, что это самые настоящие «гатó». Муравей притащил бутылку чичи**, купленной задешево, но очень вкусной. А цикада, наоборот, принялась сорить деньгами – прислала ящик шампанского, купленный в кредит на ликерном заводе, за который ей потом пришлось расплачиваться шесть месяцев. Даже Цесарка и четыре Паука вручили свои подарки: изысканный миндальный мусс и корзинку с меренгами и безе.

– Этого еще не хватало! – ворчала Сеньора Крыса, вытирая пот со лба. – В мои-то годы так убиваться ради этой капризной девчонки, которая и спасибо потом не скажет!

Хоть она и жаловалась, не переставая, но дом вычистила до блеска. В праздничный вечер коридоры и галереи ослепляли гостей своей красотой: Крыса развесила между колоннами гирлянды, а Светлячок зажег много разноцветных огоньков. Вечер выдался теплый и тихий, небо было усыпано звездами. Время от времени порывы легкого ветерка смешивали ароматы близлежащих садов с запахами далеких лесов, и одни уже было не отличить от других. Букашка Мартинес и Мышонок Перес стояли, облокотившись на подоконник и выглядывая в сад.

– Ты меня любишь?

– Я тебя очень люблю.

– Ты всегда будешь любить меня?

– Я буду любить тебя вечно.

– И никогда не полюбишь другую?

– Я никого, кроме тебя, не замечаю.

– Как сильно ты меня любишь?

– Моя любовь к тебе безгранична.

– Как вселенная?

– Да, как вселенная.

Звезды на небе затаили дыхание, слушая их разговор. Несколько пожилых зверей, очень мудрых и очень почтенных, которые собрались вместе, чтобы исследовать законы, управляющие звездами, прекратили свою беседу, потому что им показалось, что ветерок донес до них обрывок разговора. Как нищий, который ночью, внезапно услышав музыку и заметив огни в окнах усадьбы, подходит к железной ограде и стоит, наблюдая с грустью во взгляде за праздником, а потом медленно удаляется – так же ветерок вдруг затихал, прячась в глубине кроны дерева, трепетно собирал слова, а потом продолжал свой путь, но уже медленно, меланхолично и лениво смакуя их.

Две звериные армии, которые как раз собирались вступить в серьезную битву, остановились в нерешительности, внимательно прислушиваясь к далекой беседе, а позже, начав сражение, участвовали в нем неохотно и боялись за свою жизнь, как никогда. Сама Земля на миг прекратила вращаться вокруг своей оси и вокруг Солнца. Да и Солнце и все планеты остановили свой головокружительный бег к далекому созвездию Альфа Геркулеса.

Потому что с тех пор, как мир вращается вокруг самого себя и вокруг Солнца, а Солнце и Солнечная система плывут в бесконечном пространстве к Альфе Геркулеса, никогда еще ни ученые, решая задачи, ни генералы, дающие приказ к началу битвы, не произносили таких важных слов как те, что говорили друг другу Букашка Мартинес и Мышонок Перес.

За их спинами обнявшиеся парочки самозабвенно танцевали под музыку, которую играли Сойка на арфе, Крапивник на гитаре и Кумушка Жаба на маракасе.

– Недобрый знак! Кто на свадьбе пляшет, тот потом всю жизнь проплачет! – прошипел Клещ.

Наступило время ужина, на огонь поставили огромный котел с шоколадом. Сеньора Крыса яростно помешивала в нем специальной палочкой.

– Ммм... как вкусно! – пробормотал Мышонок Перес, склоняясь над краем сосуда и жадно вдыхая своим маленьким носиком насыщенный аромат дымящейся аппетитной жидкости.

Крыса первой заметила, в какой опасности он находился.

– Осторожно, – сказала она. – Не подходи так близко к краю, ты можешь упасть.

– Ах, как вкусно! – твердил Мышонок Перес в упоении.

– Осторожно! – закричала Букашка.

– Осторожно! – повторили за ней хором все стоявшие рядом гости, обернувшись на крик.

Но было уже поздно. Мышонок Перес слишком сильно перегнулся через край котла. Быть может, его одурманили поднимавшиеся оттуда тяжелые пары. Внезапно он побледнел, пошатнулся, хотел схватиться за котел (но тот был таким горячим, что Мышонок обжегся), окончательно потерял равновесие и рухнул внутрь. Его хрупкое тельце в сером костюме, сшитом специально для свадьбы, несколько секунд держалось на кипящей поверхности, прежде чем навсегда исчезнуть в шоколадных глубинах.

– Осторожно! – воскликнули еще раз все присутствующие и бросились к котлу, но Мышонка не было ни следа.

– Ах! – всхлипнула Букашка Мартинес и лишилась чувств.

__________________________________________________________

*трупиал – ярко-желтая птица с головкой и крыльями черного цвета из отряда воробьиных, символ Венесуэлы.

** чича – распространенный в Южной Америке алкогольный напиток, похожий на пиво. Изготовляется из кукурузы.

Оборотень

Висенте Риско (1884-1963)

Галисийский писатель, журналист, общественный деятель, одна из самых важных и сложных фигур в истории галисийской литературы. 

Оборотень

Галисийская легенда

Случай, о котором я вам собираюсь поведать, рассказывали мне как чистую правду. Указывали, где все произошло: дело было возле деревеньки Тривес. Еще жив человек, от которого я услышал эту историю, в юности он знавал всех, кто принимал в ней участие, ведь не так уж давно это и было – лет пятьдесят или шестьдесят назад. Но мы ушли от прошедшей эпохи гораздо дальше, чем на шестьдесят лет: гордыня человеческая и так называемая «культура» отдалили нас от наших предков.

Говорю я об этом, потому что в наши дни ученые взялись разоблачать рассказы о таких происшествиях, мало-мальски образованные горожане в них не верят, хоть люди мудрые и знающие и уверяют, что так все и было. Я не сомневаюсь, что предки наши разбирались в жизни гораздо лучше, чем мы можем себе представить, и многое из этой мудрости еще хранит простой деревенский народ.

Но перейдем к нашему повествованию.

Дело было осенью, в пору сбора каштанов. Погода стояла изменчивая, как и бывает осенью, частенько накрапывал дождь, а день был таким коротким, что после обеда уже темнело. Тоска ноября, месяца, когда души усопших скитаются по земле, после заката солнца наполняла все вокруг.

Аншу шел по каштановой роще, что на берегу реки Кабалар. Родом он был из Собраду, а лет ему было... в общем, чтобы идти в солдаты, годков ему еще недоставало. Волосы у него были светлые, глаза голубые, а щеки румяные. Он был широк в плечах, силен, смел и отважен. В тот день он сушил каштаны в амбаре и отлучился набрать в роще листвы.

Уж не знаю, что за тайну такую хранят в себе эти сплотившиеся кроны деревьев, почти не пропускающие солнечный свет, что природа, кажется, замыкается сама в себе и молчит, но хоть она и безмолвна, непрестанно взывает ко всем чувствам человека...

Роща, по которой шел Аншу, была густой и тенистой, землю покрывала изумрудная трава, из которой там и сям выглядывали златоцветники, наперстянки, страстоцветы и грузди – любители влажных почв.

У каштановых рощ свой аромат. Он особенный, это не запах ни притаившейся в укромном уголке кустика мяты, ни фенхеля, ни терпентинного дерева, думаю, это сама тень каштановых деревьев пахнет свежестью и безмятежной тишиной. Так тихо кругом, месяц назад было слышно, как падала потрескавшаяся скорлупа каштанов, а сейчас  –  как опускаются на землю сухие листья.

Башмаки Аншу ступали по мокрой листве цвета меди и золота, лежавшей на земле, и раздавалось глухое шуршание. Он собирал листья в кучу, отделяя мокрые, уже гниющие, от сухих.

Тут как раз по склону по тропинке шел сосед и крикнул ему из-за изгороди:

–   Эй, Аншу, да ты, поди, каштаны сушишь?

–   Ну, да.

– Давай-ка, быстренько закругляйся и запрись в амбаре крепко-накрепко, не то попадешься в лапы оборотню.

Незадолго до того в округе пропало несколько детей, пасших скот в горах. Обнаружили полуобглоданный труп путника на королевской дороге. А недавно та же участь постигла швею, которая ходила по деревням, предлагая свои услуги. Затем работника семьи Мата. Среди бела дня исчез младенец, которого оставили в колыбели перед дверями дома. Случаи повторялись. Стали поговаривать,что виной всему был волк, из тех, что как отведают плоти христианской, так другая пища им не по нраву становится, потому что вкуснее нее ничего и нет. Кто говорит, что сладка она, а кто утверждает, что похоже по вкусу на свинину, но раз никто не пробовал, то знать наверняка нельзя. Еще ходили слухи, что это преступник, головорез. А еще говорили, что это человек, обратившийся волком...

Были и еще случаи, а однажды кто-то увидел следы волка, причем громаднейшего. Наконец, ни у кого не осталось сомнений: два раза на странников на дороге напал ужасный волк, и одному Богу известно, как им удалось от него убежать. Один из путников выстрелил в зверя, но тот и ухом не повел.

Страх поселился в округе, никто не решался выходить на улицу после заката, да и днем мало кто отходил далеко от собственного дома. Молва о волке-оборотне ходила от Маседы до Кироги и Вальдеоррас, да и в Виане о нем были наслышаны. Кто-то клятвенно утверждал, что волк ворвался в его дом, кто-то – что видел его там-то и там-то. Чего только не рассказывали! То – что он стар и сед, то – что черен как смоль, то – что ряд острых клыков виднеется из его пасти, то их вдруг становилось целых три ряда, описывали волка то так, то сяк – страх застил всем глаза.

Как бы то ни было, волк – штука действительно страшная. Никакого другого зверя человек так не боится. В нем есть что-тоособенное... Взгляд волка притягивает как магнит, глаза его горят во тьме, как тлеющие угли. Глухой, беззвездной ночью этот зловещий спутник может сопровождать тебя, но самого его ты никогда не увидишь, лишь два глаза-огонька выдают его присутствие. Волчий взгляд пронзает как шпага, кровь леденеет в жилах, и ты не в силах пошевелиться... На волка необязательно смотреть, достаточно услышать его жуткий вой, чтобы по телу пробежала леденящая дрожь, как будто ты увидел привидение или в ночной тиши чья-то невидимая рука отвесила тебе затрещину.

А вдруг волк – существо не из нашего мира... Что-то в нем, несомненно, есть, и предки наши, возможно, знали его тайну, но ныне люди все позабыли!

Аншу жил в те стародавние времена, и не вся его сила ушла в рост  –  он хорошо знал, что нужно делать. Так что, как только стемнело, он вернулся в амбар, крепко запер дверь, на всякий случай заложил ее двумя палками, проверил, хорошо ли закрыто слуховое окно, и положил на лавку рядом с печкой топор, чтоб был под рукой. Затем сунул несколько щепок в тлеющие угли и дул на них, пока не разгорелось пламя. Тогда он принялся отламывать щепки и подбрасывать их в огонь. Когда пламя весело заплясало, создавая на стенах причудливую игру света и тени, Аншу достал кусок сала и, не торопясь, стал есть его вприкуску с хлебом. Покончив с едой, он вылил остатки вина, что еще были на донышке, из бутылки себе в рот, отер губы тыльной стороной ладони и уставился на огонь.

Стояла тишина, слышно лишь было, как горят дрова, лопается скорлупа каштанов, выложенных на просушку, и свистит за стеной ветер, перегоняя с места на место сухую листву. Издалека едва доносился шум воды в реке Кабалар, что текла внизу, в долине.

Аншу уже почти задремал, когда ему вдруг послышалось, что кто-то скребется в дверь. Обеспокоенный, он прислушался повнимательнее, но звуки не повторились. Да и откуда бы им быть! И чего только этот чертов Матеу заговорил об оборотне! Но... теперь да... теперь точно... кто-то скребся за дверью!

– Провалиться мне на этом самом месте, если это не он, - подумал Аншу.

Охваченный страхом, он тихонько встал и взял топор. Теперь было не до шуток: в дверь кто-то ломился, да с такой силой, что доски трещали. Аншу юркнул в неосвещенный угол амбара.

Внезапно дрожь пробежала по его телу – от макушки до кончиков пальцев на ногах, весь он покрылся гусиной кожей: в двери образовалась щель, в которую просунулась передняя лапа огромного волка с длинными черными острыми когтями, сверкавшими в отблесках огня.

У Аншу не было никакого желания стоять и смотреть, что будет дальше. Он бесшумно вскарабкался на печку, в которой сушились каштаны, и спрятался там под потолком, откуда и принялся следить за дверью, полумертвый от ужаса.

А там уже появилась вытянутая морда и белые клыки, в несколько секунд взломавшие доски, и через образовавшуюся дыру в амбар ворвался волк-оборотень.

Аншу не раз встречался с волками – я уже говорил, что это был парень не то, что нынешние. Но такого волка – такого черного, косматого, жутко огромного, с такими кровожадными и светящимися глазами, которые заблестели еще больше в отблесках пламени очага, с такими белыми и острыми как нож клыками, с такой темной, исмазанной свежей кровью мордой, такими большущими когтистыми лапами – подобного волка Аншу еще никогда в жизни не видел. Спрятавшись наверху на печке, Аншу дрожал как осиновый лист, но не двигался с места.

Оборотень осторожно приблизился к огню, обнюхал лавку и топор, который Аншу оставил на полу, нож и хлеб, лежавшие на лавке, и замер. Аншу слышал его тяжелое, как будто усталое дыхание.

А затем случилось вот что: оборотень вдруг начал кататься по полу, шкура с него сползла, и он обратился прекрасной, как только что распустившийся цветок, девушкой. Из одежды на ней была лишь ночная сорочка, распущенные и спутанные темные, с золотыми отблесками волосы доходили до бедер.

Она села на лавку к огню, чтобы погреться, видимо, она вся продрогла. Аншу не сводил с нее глаз и заметил, что по ее мертвенно-бледному лицу ручьями текли слезы. Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась так горько, что душа разрывалась, глядя на нее.

И тут Аншу озарило. Не знаю уж, что ему подсказало, наверное, мудрый дух предков, который живет в каждом из нас. Как бы то ни было, он схватил палку, лежавшую на печке, высунув одну руку, подцепил палкой волчью шкуру, лежавшую у ног девушки, и швырнул ее в огонь.

Девушка издала горестный вопль:

– Ай, шкура, моя шкура!

Шкура яростно сопротивлялась, пытаясь выскочить из очага и броситься к девушке, но Аншу крепко прижал ее палкой и не пускал. И хоть шкура и выбивалась и шипела, но в конце концов сгорела до тла.

Тогда девушка подняла на Аншу зеленые с золотыми искорками глаза и нежно сказала ему:

– Спускайся, теперь не бойся, ты ведь меня освободил!

Аншу слез с печки и сел рядом с ней.

– Моя мать наложила на меня проклятие, а ты его снял.

Юноша спросил:

– Как это произошло?

– А вот как. Я дочь сеньора Фарруку да Навеа, царствие ему небесное. Он умер, когда я была совсем малышкой, мать моя вышла замуж за человека из Сан Клодиу, и он поселился у нас. Поначалу я его не боялась, он со мной даже не разговаривал. Я пасла скот в горах, готовила еду для матери с отчимом и для свиней, собирала хворост, копала картошку. Они ходили на сельские праздники, брали с собой пироги и вино, а меня оставляли одну дома... Но когда я подросла, отчим стал предлагать брать меня с собой, хоть матери это было и не по вкусу. Однажды он даже сказал, что, если мать не хочет идти, так пойдем только мы вдвоем – он и я. Со мной он был ласковее, чем с матерью. И вот однажды, когда я собирала хворост в лесу, он приблизился ко мне, по глазам я прочитала, что он задумал. Никого не было рядом, чтобы защитить меня, и я, обороняясь, отхватила ему руку острым ножом, которым обрезала ветки.

Когда раненого отчима привезли домой, мать разъярилась не на шутку, бросилась на меня, и, если бы ее не удержали соседки, убила бы собственную дочь. Поняв, что поколотить меня ей не дадут, она как будто взбесилась и закричала:

– Прочь из дома, негодяйка! Неблагодарная дочь! Волчье отродье! Волчица! Чтоб Господь превратил тебя в волчицу и скиталась ты по горам с остальными волками!

Проклятие ее сбылось. Я уехала к тете, сеньоре Фермине да Поуса, сестре отца, вдове. Бедняжка жила одна, детей у нее не было. В тот же вечер я почувствовала ужасный жар. Что-то странное происходило в моем теле, я не понимала, что это, и очень боялась.

На следующий день я никому не рассказала об этом, и не взяла в рот ни крошки, хоть тетя и старалась накормить меня. Я боялась прихода ночи и думала, что именно тогда со мной случится то, что должно было случиться, хотя я и не догадывалась, что это было проклятие. Что-то шевелилось внутри меня, перемещалось, лежало камнем в голове, у лба, и болело так, что невозможно было притронуться...

Ту ночь я плохо помню, я была не в себе: скребла ногтями по простыне, раздирала ее в клочья зубами, принялась выть, как волк.

Тетя побежала за соседкой-знахаркой, которой я все и рассказала. В ответ прозвучало:

- Это проклятие наложила на тебя мать. Если она сделала это со зла, то так все и будет, разве что Господь Всемогущий решит по-другому. Вспомни-ка, что случилось с сыном Росы да Портелинья! Ему наговорили, что умрет он на войне, и, хоть военной службы ему удалось избежать, на войне он все-таки и умер. Эх, если бы у меня была частичка святых мощей, как у Салгейроса, который уехал в Барку... Слушай, дочка: проклятие не может снять даже тот, кто его наложил, пусть он потом и раскается. Это как порча, сглаз или колдовство. У всего этого одна природа. Если у человека есть такая сила, то он может творить все, что угодно, как знахарь. Но часто сила такая приходит случайно, когда проклятие вырывается в порыве ненависти. Тебе придется скитаться по горам в волчьем обличье все положенное время или пока не пропадет куда-нибудь твоя волчья шкура. Лучше будет, если ее сожгут, потому что иначе ты все равно будешь искать ее повсюду, пока снова не наденешь.

Так все и случилось. Следующей ночью, третьей по счету, уж и не помню, о чем думала, но ушла из дома и не вернулась больше. Так и бродила, потерянная и проклятая, до сегодняшнего дня, пока мне не встретился ты. Да вознаградит тебя Бог за то, что ты вернул меня в мир благочестивых христиан!

Вы уже и сами, наверное, догадались: говорят, что Аншу и девушка сыграли свадьбу.

Оригинал: http://www.fundacionvicenterisco.com/gfx/Descargas/O%20lobo%20da%20xente.pdf